4.03.22 НИТРОГЛИЦИРИН и СТЕНАКОРДИЯ и ЛЕКАРСТВА...

https://www.youtube.com/channel/UCYkuiAX2ADZ3uMPfj5g2kZw программа передач

https://www.youtube.com/watch?v=cU2eCFzxr1c

https://www.youtube.com/watch?v=fClRS4GtOOM

27.02.22 Е. Онегин 5 гл Примечания

-------------------------------------------------------------------

https://booksonline.com.ua/view.php?book=105573 -500 с лишним страниц

ЧИТАТЬ КНИГУ ОНЛАЙН: КОММЕНТАРИЙ К РОМАНУ 'ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН'

(НАБОКОВ ВЛАДИМИР)

ВЛАДИМИР НАБОКОВ КОММЕНТАРИЙ К РОМАНУ А. С. ПУШКИНА «ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН»	1
ВЛАДИМИР НАБОКОВ — КОММЕНТАТОР РОМАНА «ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН»	1
ВВЕДЕНИЕ	7
ПРЕДИСЛОВИЕ	7
КАЛЕНДАРЬ	9
СОКРАЩЕНИЯ И ЗНАКИ	9
ВСТУПЛЕНИЕ ПЕРЕВОДЧИКА	9
ОПИСАНИЕ ТЕКСТА	9
ОНЕГИНСКАЯ СТРОФА	11
СТРУКТУРА «ЕВГЕНИЯ ОНЕГИНА»	13
ГЛАВА ПЕРВАЯ	14
ГЛАВА ВТОРАЯ	16
ГЛАВА ТРЕТЬЯ	17
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ	18
ГЛАВА ПЯТАЯ	20
ГЛАВА ШЕСТАЯ	21
ГЛАВА СЕДЬМАЯ	22
ГЛАВА ВОСЬМАЯ	23
ПРИМЕЧАНИЯ ПУШКИНА И «ПУТЕШЕСТВИЕ ОНЕГИНА»	24
ГЕНЕЗИС «ЕВГЕНИЯ ОНЕГИНА»	24
ПУШКИН О «ЕВГЕНИИ ОНЕГИНЕ»	26
ПУБЛИКАЦИЯ «ЕВГЕНИЯ ОНЕГИНА»

ГЛАВА ПЯТАЯ

Пятая глава состоит из сорока двух строф: I–XXXVI, XXXIX–XLII, XLIV–XLV. Она формально безупречна и является одной из двух наиболее красочных глав романа (наряду с первой). Два ее взаимосвязанных сюжета — это сон Татьяны (одиннадцать строф, XI–XXI) и празднование именин (восемнадцать строф, с XXV до конца главы). Сон предсказывает, что будет на именинах. Между этими двумя событиями расположено описание сонника. Десять строф, с I по X, образующие гармонически перетекающую из строфы в строфу прелюдию к рассказу о сне, начинаются с описания зимы (I–III), а затем рисуют ряд картин, иллюстрирующих обычаи святочного гадания и достигающих кульминации в зловещей фантазии сна Татьяны. Ощущение сна пронизывает празднование именин и, позже, дуэль. (Между прочим, не напрасно ли тратить столько сил и приглашать пятьдесят гостей отмечать Татьянин день 12 января, когда все семейство Лариных должно бы готовиться к свадьбе Ленского и Ольги, назначенной на 15 или 16 января?)

Центральной темой ЕО, как по значимости, так и по фактическому расположению в тексте, является тема предзнаменований. Она намечена мотивом «цветенья- провиденья», пронизывающим вторую главу (с монологом Ленского на могиле Ларина, предвосхищающим интонации его последней элегии, собственного «надгробного мадригала» в главе шестой), проникает в главу пятую в середине романа и откликается в гл. 8, XXXVI–XXXVII, где Воображенье встречает Онегина за столом судьбы и мечет свой фараон.

Развитие тем пятой главы

I–III: В предыдущей главе зима уже наступила; ноябрь был описан в гл. 4, XL, далее следовали декабрьские морозы. Первый снег, о котором говорилось в конце гл. 4, XLII, оказался мимолетной порошей, и только сейчас, в I строфе главы пятой, 2 января 1821 г. изображается снегопад, одеялом покрывший землю. Встав утром 3 января, Татьяна видит побелевший двор. Строфа II напоминает прелестный зимний пейзаж фламандской школы — продолжение ноябрьского и декабрьского пейзажей, нарисованных в гл. 4, XLI–XLII. Строфа III содержит обращение к «профессиональным» темам В ней упоминаются имена двух литераторов, друзей Пушкина, — поэта Вяземского (о котором еще раз пойдет речь в гл. 7, XXXIV, 1 и чье имя опять встретится в гл. 7, XLIX, 9—11) и поэта Баратынского (упоминавшегося ранее, в гл. 3, XXX и 4, XXX, 7).

IV–X: Эти семь строф связаны со святочными гаданиями, происходящими между Рождеством и Крещением (6 января). Они облегчают переход к пророческому сну Татьяны Недолгие дидактические раздумья о младости и старости в VII, 5—14 говорят о присутствии автора, так же как и «профессиональное» сравнение в X, 5–8, в котором вновь упоминается Светлана Жуковского (см. гл. 3, V и гл. 5, эпиграф). Татьяна кладет свое зеркальце под подушку и ждет необыкновенного сна Я бы датировал эту ночь 5 января

XI–XXI, 6: Сон. Он содержит несколько интересных структурных элементов. Кипучий поток — это преувеличенный во сне идиллический ручей у скамьи, на которую упала Татьяна, убегая от Онегина в гл. 3, XXXVIII, 13. Рядом с маленьким притоком этого идиллического ручья похоронят Ленского в гл. 6, XL, 9. Та же речушка (или ручей) символически разделяет Татьяну и Онегина. Она переходит его во сне с помощью большого медведя, оказавшегося Онегину кумом, точно так же, как по- медвежьи толстый генерал, муж Татьяны, появляющийся в восьмой главе, оказывается онегинским родней и другом. Чудовища из сна, сидящие за столом, где хозяйничает Онегин, тематически повторяются в образах ряженых гротескных гостей на именинах Татьяны предсказывается ссора Онегина с Ленским, и Татьяна в ужасе просыпается.

XXI, 7—14: Утро. Вместо старой няни с чаем (как в гл. 3, XXXIII, в то летнее утро после ночи, проведенной за письмом к Онегину) в комнату Татьяны вбегает Ольга и спрашивает: «Кого ты видела во сне?» Переход к следующей теме таков: но та — Татьяна — ее не замечает.

XXII–XXIV: Она погружена в книгу, толкующую сны. Описывая способ, каким Татьяна ее приобрела у бродячего книжного торговца, Пушкин по ходу дела вспоминает еще один роман госпожи Коттен — «Мальвину», героические поэмы о Петре Великом (Ломоносов) и французского писателя Мармонтеля, автора нравоучительных повестей.

XXV–XXXVI, XXXIX–XLII, XLIV–XLV: Риторический переход «Но вот» вводит вторую главную тему этой песни — именины Татьяны. Восход 12 января описывается в юмористической манере, как пародия на торжественную оду Ломоносова. Хотя добродушные трубные звуки, похоже, намеренно устанавливают контраст трагическим интонациям кошмарного сна Татьяны, их веселость оборачивается всего лишь приветной маской, и в конце XXV что-то в самом ритме приезда гостей зловеще напоминает нам ряд других действий (лай, хохот, пенье и т. д.), описывающих поведение чудовищ на фантастическом пиру в Татьянином сне. В XXVI, 9—11 возникает литературная ссылка на Буянова, героя поэмы, принадлежащей перу пушкинского дяди. В XXIX двери раскрываются настежь: приезжают Онегин и Ленский. Это третий визит Онегина к Лариным, по крайней мере, за полгода. Кажется, его трогает ужасное замешательство Татьяны и он весьма зол на Ленского, который говорил о скромном семейном обеде, а вместо этого привез его на огромный кошмарный пир с уродами-соседями, которых Онегин избегал во второй главе. Начерченные им мысленно карикатуры, может быть, не так уж отличаются от страшилищ и чудовищ Татьяниного сна. В XXXII, когда вносят цимлянское, появляется автобиографическая метафора, связанная с девушкой, за которой ухаживал Пушкин, Зизи (полное имя Евпраксия), чьи именины совпадают с Татьяниным днем. Праздничный обед продолжается с конца XXVIII до начала XXXV. Затем гости играют в карты, а после им подают чай, и тут в «профессиональной» реплике «в сторону» (XXXVI, 9—14) Пушкин замечает, что он, пожалуй, говорит о еде и питье не меньше Гомера. Интонация начинает напоминать первую главу, с ее перечислением светских развлечений, а словечко «брегет» (верные часы), дважды встретившееся в первой главе, вновь звучит мелодичным напоминанием. В XXXIX начинается бал, который, как признается автор, он до сих пор не удосужился описать, поскольку отвлекся на рассуждения о ножках некогда любимых дам. Обещание вырвать из романа сорняки отступлений (автобиографических, «профессиональных» и философских) не вполне выполняется Пушкиным в пятой главе, хотя он ограничивается несколькими довольно краткими вставками (например, стихами, посвященными Зизи, или дидактическими наблюдениями о моде в конце XLII). 

Особенно любопытно отметить, что в этой песни практически нет тех резких, искусственных риторических переходов, которые встречаются в других главах: поток повествования в ней удивительно естествен. Вихрь вальса и веселый гром мазурки, звучащие теперь в XLI и XLII, появляются как некая компенсация за скудость изображения бала в гл. 1, XXVIII, и с дрожью узнавания неожиданно ощущается трагическая атмосфера сна Татьяны, когда Ленский в ревнивом негодовании видит, как Онегин флиртует с Ольгой (XLIV), и, полный решимости на следующий же день вызвать Онегина на дуэль, покидает праздник (XLV).

Примечания XI—XXI

XI—XXI — Сон Татьяны имеет в тексте пушкинского романа двойной смысл. Являясь центральным для психологической характеристики «русской душою» героини романа, он также выполняет композиционную роль, связывая содержание предшествующих глав с драматическими событиями шестой главы. 

Сон прежде всего мотивируется психологически: он объяснен напряженными переживаниями Татьяны после «странного», не укладывающегося ни в какие романные стереотипы поведения Онегина во время объяснения в саду и специфической атмосферой святок — времени, когда девушки, согласно фольклорным представлениям, в попытках узнать свою судьбу вступают в рискованную и опасную игру с нечистой силой. 

С. В. Максимов писал: «Почти на протяжении всех святок девушки живут напряженной, нервной жизнью. Воображение рисует им всевозможные ужасы, в каждом темном углу им чудится присутствие неведомой, страшной силы, в каждой пустой избе слышится топот и возня чертей, которые до самого Крещения свободно расхаживают по земле и пугают православный люд...» (Максимов С. В. Собр. соч. СПб., 1912. Т. 17. С. 4). В связи с этим следует подчеркнуть, что сон Татьяны имеет глубоко реалистическую мотивировку, и это заставляет сразу же решительно отбросить все попытки искать в его образах политическую тайнопись, намеки на казненных декабристов и все пр., совершенно несовместимое с психологической правдой характера провинциальной романтической барышни. См. попытку увидеть в «кровавых языках» намек на казненных декабристов, а усы чудовищ связать с жандармами (почему непременно с жандармами? — усы носили все офицеры легких кавалерийских полков) в статье Н. Н. Фатова «О „Евгении Онегине“ А. С. Пушкина» (Уч. зап. Черновицкого гос. ун-та. Сер. филол. наук. 1955. Т. 14. Вып. II. С. 99—100).

Однако сон характеризует и другую сторону сознания Татьяны — ее связь с народной жизнью, фольклором. Подобно тому как в третьей главе внутренний мир героини романа определен был тем, что она «воображалась» «героиней своих возлюбленных творцов» (3, X, 1—2) — авторов романов XVIII — начала XIX в., теперь ключом к ее сознанию делается народная поэзия. 

Сон Татьяны — органический сплав сказочных и песенных образов с представлениями, проникшими из святочного и свадебного обрядов.

Прежде всего следует отметить, что гадание «на сон» представляет собой обычное для святочных гаданий опасное действие, в ходе которого гадающий вступает в общение с нечистой силой. Приступая к такому гаданию, девушки снимают с себя кресты, пояса (пояс — древний языческий символ защитительного круга — сохраняет значение оберега и в русских этнографических материалах). Формула информантов, описывающих святочное гадание: «Сняли с себя кресты, немытика помянули» (Максимов С. В. Указ. соч. С. 6), — указывает на призывание черта³⁴. П, видимо, был осведомлен в этой («черной») стороне святочных гаданий. Не случайно он подчеркнул, что Татьяна «поясок шелковый сняла» (5, X, 9—10) — упомянуть о снимании креста, конечно, не было возможности. Вспомним, что выражение «на этом глупом небосклоне» (3, V, 12) печатно было объявлено кощунственным («Едва смеешь верить глазам своим!» — восклицал критик альманаха «Северная звезда» за 1829 г. М. А. Бестужев-Рюмин), ср. также цензурные трудности с публикацией баллады Жуковского «Иванов вечер». См.: Сухомлинов М. И. Исследования и статьи по русской литературе и просвещению. СПб., 1889. Т. 1. С. 444—447.

Указание на то, что «Татьяна поясок шелковый сняла» — не простое описание раздевания девушки, готовящейся ко сну, а магический акт, равнозначный снятию креста. Это доказывается особой функцией пояса, зафиксированной в ряде этнографических описаний русских поверий: «Существуют и особые средства борьбы с чарами колдуна. Это прежде всего меры профилактические — обереги. Таковым является постоянное ношение пояса. Великоруссы носят пояс на голом теле и не снимают его даже в бане» (Никитина Н. А. К вопросу о русских колдунах // Сб. Музея антропологии и этнографии. Л., 1928. Вып. VII. С. 319—320).

Для характеристики атмосферы, которой окружены святочные гадания, показателен следующий рассказ: «Вот я стала ложиться спать, положила гребенку под головашки и сказала: „Суженый-ряженый, приди ко мне мою косу расчесать“. — Сказавши так-то, взяла я и легла спать, как водится, не крестясь, не помолившись Богу». Ночью пришел черт и вырвал гадающей полкосы. Девушка подняла крик, проснулись родители, отец взял кнут, «лупцует да приговаривает: „Не загадывай, каких не надо, загадок, не призывай чертей“» (Максимов С. В. Указ. соч. С. 5).

Таким образом, гадание на сон проходит в обстановке страха, характеризующего всякое ритуальное общение с нечистой силой. Мир нечистой силы — мир, по отношению к обыденному, перевернутый, а поскольку свадебный обряд во многом копирует в зеркально перевернутом виде обряд похоронный, то в колдовском гадании жених часто оказывается подмененным мертвецом или чертом. Такое переплетение фольклорных образов в фигуре святочного «суженого» оказывалось в сознании Татьяны созвучным «демоническому» образу Онегина-вампира и Мельмота, который создался под воздействием романтических «небылиц» «британской музы».

Однако выделение в образе «суженого» инфернальных черт активизировало определенные представления из мира народной сказки: герой начинал ассоциироваться с силами, живущими «в лесу», «за рекой». Сюжеты этого рода подсказывали «лесному жениху» других двойников (в зависимости от жанра — медведя или разбойника). Лесная свадьба, которая могла быть истолкована и как смерть, похищение нечистой силой, получала дополнительное сюжетное решение: разбойник и красна девица. Следует иметь в виду, что образ разбойника также был окружен ореолом романтики в литературной традиции. С этой стороны фольклорные и романтические представления также соприкасались.

Источник: http://pushkin-lit.ru/pushkin/articles/lotman/onegin-kommentarij/onegin-comments-5-2.htm

 XXII.

Но та, сестры не замечая,
В постеле с книгою лежит,
За листом лист перебирая,
И ничего не говорит.
Хоть не являла книга эта
Ни сладких вымыслов поэта,
Ни мудрых истин, ни картин;
Но ни Виргилий, ни Расин,
Ни Скотт, ни Байрон, ни Сенека,
Ни даже Дамских Мод Журнал
Так никого не занимал:
То был, друзья, Мартын Задека^[7],
Глава халдейских мудрецов,
Гадатель, толкователь снов.

XXIII.

Сие глубокое творенье
Завез кочующий купец
Однажды к ним в уединенье
И для Татьяны наконец
Его с разрозненной Мальвиной
Он уступил за три с полтиной,
В придачу взяв еще за них
Собранье басен площадных,
Грамматику, две Петриады,
Да Мармонтеля третий том.
Мартин Задека стал потом
Любимец Тани… Он отрады
Во всех печалях ей дарит
И безотлучно с нею спит.

XXIV.

Ее тревожит сновиденье.
Не зная, как его понять,
Мечтанья страшного значенье
Татьяна хочет отыскать.
Татьяна в оглавленье кратком
Находит азбучным порядком
Слова: бор, буря, ведьма, ель,
Еж, мрак, мосток, медведь, мятель
И прочая. Ее сомнений
Мартын Задека не решит;
Но сон зловещий ей сулит
Печальных много приключений.
Дней несколько она потом
Все беспокоилась о том.

XXV.

Но вот багряною рукою^[8]
Заря от утренних долин
Выводит с солнцем за собою
Веселый праздник имянин..
С утра дом Лариных гостями
Весь полон; целыми семьями
Соседи съехались в возках,
В кибитках, в бричках и в санях.
В передней толкотня, тревога;
В гостиной встреча новых лиц,
Лай мосек, чмоканье девиц,
Шум, хохот, давка у порога,
Поклоны, шарканье гостей,
Кормилиц крик и плач детей.

XXVI.

С своей супругою дородной
Приехал толстый Пустяков;
Гвоздин, хозяин превосходный,
Владелец нищих мужиков;
Скотинины, чета седая,
С детьми всех возрастов, считая
От тридцати до двух годов;
Уездный франтик Петушков,
Мой брат двоюродный, Буянов,
В пуху, в картузе с козырьком^[9]
(Как вам, конечно, он знаком),
И отставной советник Флянов,
Тяжелый сплетник, старый плут,
Обжора, взяточник и шут.

XXVII.

С семьей Панфила Харликова
Приехал и мосье Трике,
Остряк, недавно из Тамбова,
В очках и в рыжем парике.
Как истинный француз, в кармане
Трике привез куплет Татьяне
На голос, знаемый детьми:
Réveillez-vous, belle endormie.
Меж ветхих песен альманаха
Был напечатан сей куплет;
Трике, догадливый поэт,
Его на свет явил из праха,
И смело вместо belle Nina^{[* 2]}
Поставил belle Tatiana.^{[* 3]}

Просыпайся, спящая красавица

XXVIII.

И вот из ближнего посада
Созревших барышень кумир,
Уездных матушек отрада,
Приехал ротный командир;
Вошел… Ах, новость, да какая!
Музыка будет полковая!
Полковник сам ее послал.
Какая радость: будет бал!
Девчонки прыгают заране^[10];
Но кушать подали. Четой
Идут за стол рука с рукой.
Теснятся барышни к Татьяне;
Мужчины против; и, крестясь,
Толпа жужжит, за стол садясь.

XXIX.

На миг умолкли разговоры;
Уста жуют. Со всех сторон
Гремят тарелки и приборы
Да рюмок раздается звон.
Но вскоре гости понемногу
Подъемлют общую тревогу.
Никто не слушает, кричат,
Смеются, спорят и пищат.
Вдруг двери настежь. Ленской входит,
И с ним Онегин. «Ах, творец! —
Кричит хозяйка: — Наконец!»
Теснятся гости, всяк отводит
Приборы, стулья поскорей;
Зовут, сажают двух друзей.

XXX.

Сажают прямо против Тани,
И, утренней луны бледней
И трепетней гонимой лани,
Она темнеющих очей
Не подымает: пышет бурно
В ней страстный жар; ей душно, дурно;
Она приветствий двух друзей
Не слышит, слезы из очей
Хотят уж капать; уж готова
Бедняжка в обморок упасть;
Но воля и рассудка власть
Превозмогли. Она два слова
Сквозь зубы молвила тишком
И усидела за столом.

XXXI.

Траги-нервических явлений,
Девичьих обмороков, слез
Давно терпеть не мог Евгений:
Довольно их он перенес.
Чудак, попав на пир огромный,
Уж был сердит. Но, девы томной
Заметя трепетный порыв,
С досады взоры опустив,
Надулся он и, негодуя,
Поклялся Ленского взбесить
И уж порядком отомстить.
Теперь, заране торжествуя,
Он стал чертить в душе своей
Каррикатуры всех гостей.

XXXII.

Конечно, не один Евгений
Смятенье Тани видеть мог;
Но целью взоров и суждений
В то время жирный был пирог
(К несчастию, пересоленный)
Да вот в бутылке засмоленной,
Между жарким и блан-манже,
Цимлянское несут уже;
За ним строй рюмок узких, длинных,
Подобно талии твоей,
Зизи, кристалл души моей,
Предмет стихов моих невинных,
Любви приманчивый фиял,
Ты, от кого я пьян бывал!

блан-манже,... холодное желированное сладкое блюдо, желе из миндального или коровьего молока, сахара и желатина.

...Фиáл, или фиáла (греч. φιάλη) — сосуд из стекла, употреблявшийся в Древней Греции для культовых и бытовых нужд. Имел форму широкой плоской чаши с тонкими стенками, слегка загнутыми внутрь краями и полусферическим выступом на дне.

XXXIII.

Освободясь от пробки влажной,
Бутылка хлопнула; вино
Шипит; и вот с осанкой важной,
Куплетом мучимый давно,
Трике встает; пред ним собранье
Хранит глубокое молчанье.
Татьяна чуть жива; Трике,
К ней обратясь с листком в руке,
Запел, фальшивя. Плески, клики
Его приветствуют. Она
Певцу присесть принуждена;
Поэт же скромный, хоть великий,
Ее здоровье первый пьет
И ей куплет передает.

XXXIV.

Пошли приветы, поздравленья;
Татьяна всех благодарит.
Когда же дело до Евгенья
Дошло, то девы томный вид,
Ее смущение, усталость
В его душе родили жалость:
Он молча поклонился ей,
Но как-то взор его очей
Был чудно нежен. Оттого ли,
Что он и вправду тронут был,
Иль он, кокетствуя, шалил,
Невольно ль иль из доброй воли,
Но взор сей нежность изъявил:
Он сердце Тани оживил.

XXXV.

Гремят отдвинутые стулья;
Толпа в гостиную валит:
Так пчел из лакомого улья
На ниву шумный рой летит.
Довольный праздничным обедом
Сосед сопит перед соседом;
Подсели дамы к камельку;
Девицы шепчут в уголку;
Столы зеленые раскрыты:
Зовут задорных игроков
Бостон и ломбер стариков,
И вист, доныне знаменитый,
Однообразная семья,
Все жадной скуки сыновья.

Бостон -вероятно, французская игра, которая была разработана во Франции в 1770-х годах, сочетая в себе колоду из 52 карт и логическую систему ранжирования. 

Ломбер — (l hombre) ныне малоупотребительная карточная игра между 3 игроками: двое играют против 3 его. Возникла в XIV в. в Испании.

Вист — это игра, играть в которую лучше всего вчетвером, хотя не исключаются варианты игры вдвоём, втроём, впятером или вшестером^[1], играющие вместе игроки (партнёры) сидят друг против друга. Известно множество разновидностей виста^[1]. Две партии составляют роббер, после каждого роббера партнёры меняются. Партнёрство устанавливается не по желанию, а по жребию: все игроки вытягивают карты из колоды и таким образом определяют, кому с кем играть. Две старшие карты объединяются против двух младших. Тот, у кого самая младшая карта, и сдаёт.

XXXVI.

Уж восемь робертов сыграли
Герои виста; восемь раз
Они места переменяли;
И чай несут. Люблю я час
Определять обедом, чаем
И ужином. Мы время знаем
В деревне без больших сует:
Желудок — верный наш брегет;
И к стати я замечу в скобках,
Что речь веду в моих строфах
Я столь же часто о пирах,
О разных кушаньях и пробках,
Как ты, божественный Омир, ( Гомер)
Ты, тридцати веков кумир!

робер -. При игре в вист, винт: круг игры, заключающийся в выигрыше одной из играющих сторон двух партий.

Роберт (роббер) - три сыгранных партии в вист, после которых производится денежный расчет.

XXXVII. XXXVIII. XXXIX.

Но чай несут: девицы чинно
Едва за блюдечки взялись,
Вдруг из-за двери в зале длинной
Фагот и флейта раздались.
Обрадован музыки громом,
Оставя чашку чаю с ромом,
Парис окружных городков,
Подходит к Ольге Петушков,
К Татьяне Ленский; Харликову,
Невесту переспелых лет,
Берет тамбовский мой поэт,
Умчал Буянов Пустякову,
И в залу высыпали все,
И бал блестит во всей красе.

XL.

В начале моего романа
(Смотрите первую тетрадь)
Хотелось вроде мне Альбана
Бал петербургский описать;
Но, развлечен пустым мечтаньем,
Я занялся воспоминаньем
О ножках мне знакомых дам.
По вашим узеньким следам,
О ножки, полно заблуждаться!
С изменой юности моей
Пора мне сделаться умней,
В делах и в слоге поправляться,
И эту пятую тетрадь
От отступлений очищать.

Альбан (Альбани) - итальянский художник.-Альбан (Альбани) Франческо (1578–1660) — второстепенный итальянский художник, последователь академизма. 

"От отступлений очищать" - Пушкин имеет в виду "отступления" от сюжета романа т. е. лирические отступления.

XLI.

Однообразный и безумный,
Как вихорь жизни молодой,
Кружится вальса вихорь шумный;
Чета мелькает за четой.
К минуте мщенья приближаясь,
Онегин, втайне усмехаясь,
Подходит к Ольге. Быстро с ней
Вертится около гостей,
Потом на стул ее сажает,
Заводит речь о том, о сем;
Спустя минуты две потом
Вновь с нею вальс он продолжает;
Все в изумленье. Ленский сам
Не верит собственным глазам.

XLII.

Мазурка раздалась. Бывало,
Когда гремел мазурки гром,
В огромной зале всё дрожало,
Паркет трещал под каблуком,
Тряслися, дребезжали рамы;
Теперь не то: и мы, как дамы,
Скользим по лаковым доскам.
Но в городах, по деревням
Еще мазурка сохранила
Первоначальные красы:
Припрыжки, каблуки, усы
Всё те же: их не изменила
Лихая мода, наш тиран,
Недуг новейших россиян.

XLIII. XLIV.

Буянов, братец мой задорный,
К герою нашему подвел
Татьяну с Ольгою; проворно
Онегин с Ольгою пошел;
Ведет ее, скользя небрежно,
И наклонясь ей шепчет нежно
Какой-то пошлый мадригал,
И руку жмет — и запылал
В ее лице самолюбивом
Румянец ярче. Ленский мой
Всё видел: вспыхнул, сам не свой;
В негодовании ревнивом
Поэт конца мазурки ждет
И в котильон ее зовет.

XLV.

Но ей нельзя. Нельзя? Но что же?
Да Ольга слово уж дала
Онегину. О боже, боже!
Что слышит он? Она могла…
Возможно ль? Чуть лишь из пеленок,
Кокетка, ветреный ребенок!
Уж хитрость ведает она,
Уж изменять научена!
Не в силах Ленский снесть удара;
Проказы женские кляня,
Выходит, требует коня
И скачет. Пистолетов пара,
Две пули — больше ничего —
Вдруг разрешат судьбу его.